«Красноярское дело» началось 10 августа 2022 года. В антифашистских сообществах во ВКонтакте* появились новости о том, что задержаны Даниил Иванов и Илья Виноградов по обвинениям в разбое и подготовке поджога военкомата. Далее по тем же каналам распространялась информация о пытках, доносе от потерпевшего по делу о разбое. Дело обрастало множеством фактов, которые оказались ложными, как мы выяснили после общения с близкими Даниила Иванова. Не подтвердились ни факты пыток, ни донос, ни обвинения в поджоге, а также выяснилось, что обвиняемых не двое: в деле появился Денис Козырев, а позже и еще одна фигурантка, дело которой рассматривалось отдельно. Все это время ребята обвинялись по статье 162 УК РФ (разбой), а потерпевший на заседаниях заявлял, что никаких претензий не имеет.
До 19 апреля 2023 года Даниил и Илья были в СИЗО, после очередного суда их отпустили под домашний арест, Денис все это время был под подпиской о невыезде. Прокурор запрашивал по 7 лет и 2 месяца для Ильи и Даниила и 6 лет и 2 месяца для Дениса.
18 мая был вынесен приговор. Илье Виноградову и Даниилу Иванову дали по 5 лет условного срока, из которых 4 года — испытательные. Денису Козыреву суд назначил 3 года и 6 месяцев условно.
Мы связались с Даниилом Ивановым, чтобы узнать некоторые детали дела, как он себя чувствует после условного освобождения и как он пережил опыт заключения.
*мы настоятельно не рекомендуем пользоваться любыми сервисами ВК, Одноклассниками и мессенджерами без шифрования для обсуждения каких-то дел и даже для бытового общения.
— Привет! Как ты себя чувствуешь после выхода из СИЗО?
— Привет! После того, как нас уже выпустили на домашний арест, я почувствовал сильное облегчение. После выхода на домашний арест, у меня почему-то появилась уверенность в том, что сейчас я получу либо маленький срок, либо условку. Когда не давят четыре стены, присутствие сокамерников, которым дают по три, по пять, по двадцать с чем-то лет — это было большое облегчение. И то, что нам дали условные сроки, и то, что нас выпустили из СИЗО с концами — это было прекрасно. И само самочувствие резко улучшилось. То есть, фотка на паспорте, который я обновлял в СИЗО, и то, как я выгляжу сейчас — это просто два разных человека.
— Очень радует, что сейчас ты чувствуешь себя лучше. Как сказались на тебе все эти месяцы в заключении?
— Я несколько пересмотрел там некоторые свои ценности. В каких-то взглядах укрепился, другие отмел вообще на антресоли своего разума. Стал чуть более собранным, спокойным. Хотя, казалось бы, куда более спокойным, потому что что до СИЗО, что после, что во время, спокойствие — это что-то из разряда моего основного состояния. Самое тяжелое, что было в СИЗО — это нехватка общения с близкими, я их видел буквально два раза в месяц, не виделся с друзьями. А то, что сидел в камере с еще девятью людьми, которые обвиняются по тяжким статьям, с убийцами, насильниками, это было не так страшно, потому что мне с порога объяснили, что в красноярском СИЗО кого-то тронуть — очень проблематично. Совет многим на будущее: если попадаете в красноярское СИЗО и сталкиваетесь с беспределом, не бойтесь отстаивать себя, угрожать тем, что будете писать жалобы на управу, потому что сейчас в Красноярске это не проходит без последствий. Я этого не знал. Какое-то время просидел в пресс-камере, там оказывали довольно сильное моральное давление. Я боялся, переживал постоянно, но спустя какое-то время понял, что все эти угрозы беспочвенны и никто со мной ничего не сделает, пока не поступит приказ от начальника. И то, те прессовщики, которые сидели со мной, ничего делать не хотели, потому что они боялись последствий для себя в будущем. Они так или иначе боятся за свое будущее, потому что знают и понимают, что просто в СИЗО это не закончится. Встречались люди, которым просто сносило крышу, они творили всякую дичь, и после освобождения их встречали те самые криминальные авторитеты, кого-то избили, кого-то убили. И понимая это, они меня не трогали.
— Можешь поподробнее рассказать о пересмотре своих взглядов? Как ты сейчас себя позиционируешь?
— Сейчас я позиционирую себя примерно так же, как раньше. Может, не совсем таким утопическим левым коммунистом до мозга костей, мол «мы будем просто верить», нет, сейчас это что-то из разряда чего-то более склоненное к социал-демократам, наверное, или коммунизму рабочих советов. Но в общем и целом, касательно направленности влево, ничего не поменялось, просто пришел тот самый «щелк», который говорит тебе, что нужно как-то адаптироваться под эти времена и отталкиваться от того, что у нас сейчас есть, а не строить замки на песке.
— Получал ли ты достаточно поддержки с воли?
— Получал достаточно, но, как и любому человеку, всегда хочется больше. Но те письма и посылки — это было очень приятно, этого на самом деле хватало. Письмо от какого-нибудь неизвестного мне человека из Санкт-Петербурга мне делало день, иногда даже неделю, и очень грело сердце. Письма и открытки из Грузии, из Латвии — это все приходило, я смотрел на это и такой: «Нифига себе, настолько много неравнодушных людей, которые поддерживают таким, казалось бы, простым, но действенным способом». Потому что получить письмо, когда ты в заключении — это очень приятно и очень помогает.
— В нынешней ситуации в России условные сроки политически активным людям — большая редкость. Что ты думаешь по поводу своего приговора?
— Мне кажется, нам либо очень повезло, либо нам кто-то помог. Хотя скорее нам действительно просто повезло, могло быть сильно хуже. Судья посмотрела на все это дело, что это вообще глупость какая-то: садить трёх молодых людей за вот такое — ну, это бред. Я считаю, что нам очень повезло в этом плане.
— Расскажи, пожалуйста, подробнее о деле. Нам изввестно, что тебя и Илью Виноградова вычислили по перепискам в социальных сетях, а позже в деле появлялись новые обвиняемые, однако потерпевший никаких претензий не имел. Ничего не было известно про Дениса Козырева и его имя не фигугирует даже в записи на сайте суда об оглашении приговора. Что происходило с делом в процессе?
— Дениса начали допрашивать поздно, потому что он какое-то время был в Иркутской области. Он жил там, где он прописан. Потом как-то поймали, оставили под подпиской. Он фигурировал с самого начала практически, потому что заходить в квартиру он с нами заходил, и поэтому он считается нашим подельником. По поводу еще одной фигурантки я сам до конца не понимаю, почему так. Её дело выделили в отдельное судопроизводство. Дело то хотят переквалифицировать в другую статью, то не хотят. Её вроде бы считают нашей подельницей, потому что она помогла попасть в квартиру. А так я её видел на суде, куда она приходила как свидетель, это было в мае.
Почему имя Дениса не фигурирует в записях, я не знаю. В обвинительном заключении, которое нам выдавали, его фамилия и имя есть, он там в качестве обвиняемого. Я и Илья получали приговор в один день, а Дениса тогда мы так и не увидели. Мы им особо не интересовались.
По сей день некоторые думают, что Гучи [потерпевший по делу о разбое] на нас написал заявление. На самом деле просто нас читали. Много информации распространялось в Интернете. Следить за нами, думаю, стали с самого начала активной деятельности, как это бывает: человек приходит в какое-то движение и на нем ставят галочку «потенциально опасен». Беседа Гучи, где он писал о произошедшем, максимально открыта, туда может зайти кто угодно. По поводу слежки конкретно за нами, мы были в курсе уже давным давно, что надо быть осторожнее, и особо ни о чем не распространялись, ни о чем не писали в интернете.
— Мы с самого начала считали ваше дело политически ангажированным, учитывая обстоятельства задержания. Что ты сам думаешь на этот счет?
— Я думаю, что из-за того, что за нами следили, мы просто подставились и это была показательная казнь, мол, ребята, не шалите, много себе не позволяйте. Как мне еще в Питере говорил сотрудник ФСБ (со мной общались по поводу нападения на меня неонацистами): «Никто не против, чтобы кто-то называл себя панком, антифашистом, до тех пор, пока это не переходит рамки закона.» Как только начинает переходить, превращаться во что-то экстремистское, уже начинает работать тот самый репрессивный аппарат, поэтому я считаю, что отчасти это политическое дело, фигуранты которого пошли в расход и которым просто повезло не оказаться за решеткой на годы.
— Есть ли предчувствие, что это еще не конец? В самом начале, когда мы общались с твоими близкими, они высказывали опасения, что вслед за делом о разбое последуют обвинения по более тяжелым статьям, вроде терроризма.
— Очень смешная ситуация с поджогом военкомата. В день задержания, когда нас привезли в ИВС, сотрудник ФСБ по приколу решил зачитать нам новость о нас, мол, обвиняются в разбое и поджоге военкомата. Я ему говорю: «Мы же не поджигали и даже не собирались.» Сотрудник отвечает «Да я в курсе, не знаю, нахуя они об этом написали». То есть, СМИ написали, а они сами вообще не собирались нас ни в чем таком обвинять. В день задержания мне ясно сказали, что никаких статей на нас вешать не собираются и что ничего на экстремистские или террористические статьи мы не совершили. Учитывая то, какая специфика статьи за терроризм, попасть под нее достаточно тяжело, это нужно прям конкретно постараться. У экстремизма состав преступления тоже такой, что нужно приложить усилия.
— Этот вопрос исходит из того, что мы постоянно сталкиваемся с фабрикацией дел. В начале вашего дела были небеспочвенные опасения, что дело примет более радикальный оборот. То есть, сейчас ты не ожидаешь, что появятся еще какие-то обвинения?
— Мне кажется, что все закончилось. Но даже с учетом этого, я принял решение, что в субкультурных движениях я принимать участие больше не буду. Лучше перестраховаться и не появляться в поле видимости нигде и никак. Сейчас я с субкультурами будут связан только появлениями на концертах, а вообще у меня план дом-семья-работа.
Пока я сидел в СИЗО, у меня в голове уже были мысли из разряда: «Я очень устал тупо сидеть и бездельничать». Мне это было очень тяжело, потому что я привык лет с 16 постоянно чем-то заниматься, работать. Я просидел дома где-то неделю для того, чтобы понять, что все закончилось, и потом сразу же начал искать работу, потому что дальше нужно уже содержать себя, не сидеть на шеях своих близких. И это для меня всегда было каким-то очень-очень тяжелым грузом, мне это некомфортно. Поэтому сразу идти искать работу было для меня пунктом в обязательных планах.
Сейчас я жду вступления приговора в законную силу, чтобы уже прийти с приговором в камеру хранения и забрать свои вещи. Из техники у меня только телефон.
На работу я уже устроился, семья меня поддерживает, по улице хожу свободно. Пока что справляемся и помощи не нужно.
